9 июля – 90 лет со дня рождения нашего земляка –
поэта Николая Николаевича Асеева

Хороша наша сейм-река, Хоть она не Ока, не Волга Но по зарослям ивняка Соловьи гремят без умолка И горжусь я и веселюсь, Пусть и в сердце старостью ранен, Что сильна моя новая русь И что я ее сын курянин! Н. Асеев.

Поэт Николай Николаевич Асеев (на снимке) родился 9 июля 1889 года в нашем городе Льгове. Дом Асеевых и поныне стоит на улице Асеева (ранее Пятницкой). Мать поэта умерла рано. Отец женился на другой женщине.

Poс и воспитывался поэт в семье деда Николая Павловича Пинского и бабушки Варвары Степановны Пинской. Десятилетним мальчиком Асеев поступил в курское реальное училище. Здесь он впервые начал писать стихи. В 1910 году его стихи начали появляться в печати. В 1914 году вышел первый сборник стихотворений «Ночная флейта».

Большую любовь к родным местам, гордость за наш курский край, за советскую родину пронес через всю жизнь и завещал нам, своим землянам, поэт Николай Асеев. В своих произведениях поэт воспевал красоту родного края. Ему он посвятил цикл стихов «Курские края».

К теме родного края Николай Асеев возвращался на протяжении всей своей жизни. В 1959 году в возрасте 70 лет поэт написал «Богатырскую поэму», посвященную своим землякам-курянам. Предлагаем вниманию читателей некоторые стихи поэта.

Счастья вам, дорогие куряне!

Курские раздолья и угодья, курская поводка, удаль, стать... Разрешите мне на новогодье под окном у вас пощедровать! Добрый вечер, щедрый вечер, люди, все, кто мне по-прежнему сродни! Верю я, что добрый вечер будет - щедрые и вечера и дни. Кланяюсь я Тускари и Сейму, кланяюсь и людям, и полям. Радости, здоровья и веселья, земляки мои, желаю вам!

БОГАТЫРСКАЯ ПОЭМА

А мои куряне сведоми къмети «Слово о полку Игореве» I Был я молод, а стал я стар, время лезть к зиме на полати, но сердечный юности жар до сих пор еще не истратил. Кто в Евангелие, кто в Коран, - веры многие есть на свете, - я ж поверил в своих курян - сведомых кметей! Что же это за «сведомы кмети», что в поход подымали стяги? А по-моему, это были курские работяги. На конях князья разъезжали в шишаках узорных, кметы ж в лаптях врагов отражали в тех боях упорных. А когда эти битвы стихали, князь сиял, словословьем украшен; кметы ж вновь боронили, пахали черноту наших пашен. Знал я их, будто век с ними жил, будто о конь ходил за сохою, пил и ел, и коней сторожил летней полночью темной, глухою... Их глаза были синью небес, облака были бородами; их запястий тяжелый вес перебрасывался пудами. И когда бороздой семеня, нес я полдничать им на поляны, до небес поднимали меня, вскинув на руки, великаны. Прял один в к самим небесам, вновь меня опускали на ночву, чтоб я чувствовал землю сам под босою ногою прочно. Говорят, электричество в ней проникает через подошвы; кто ступает подошвой ступней, тот становится сильный и дошлый! Ничего, что лишь лук да квас, да краюха в чистой тряпице, - прибавлялся силы запас, помогал на земле укрепиться. И, читая потом про Илью, про Микулу читая былины, я прикладывал их к былью земляков моих курских старинных. Близко видел я их вокруг, солнцебровых древлян плечистых, поворачивающих, как плуг, жизнь свою в свете зорь лучистых. II Был расписан церковный свод во святых угодников лики; за царей, за дворян-господ возносили дьяконы клики... Но в туман уходили года мятежей, коронаций, свадеб... И умчались вскачь господа из своих сожженных усадеб. Гордецы у нас мужики: им не надо с нуждою знаться, им не надо теперь в батраки к кулаку идти наниматься! Величава у баб наших стать: им не пробовать рабской лямки и не надо себя продавать к богатеям в кормилки-мамки! Хоть и знаю - невмоготу всех курян назвать поименно, - поднимаю на высоту нашей области Курской знамена. Что в ряду других областей не отстала, не ослабела и из дробных земель-волостей стала частью великого целого. Та земля, что старинной была, но за облако сошку кинув, на великие чудо-дела разогнула могучую спину. И всей правдой своей души поняла: коммунисты правы! И пошла, как пожары, тушить всенародных врагов оравы. И построила новый дом, и засеяла новое поле, И своим помогла трудом всесоветской великой воле. III Хороша наша Сейм-река, хоть она не Ока, не Волга, но по зарослям ивняка соловьи гремят без умолка. А по берегу до зари, - чем рассвет золотей и ширше, - ходят парни-богатыри, ходят девушки-богатырши... Ну, а как их иначе назвать? Если - вы посудите сами - тут какие слова не трать, их дела назовешь чудесами. Ничего, что был лук да квас, да краюха в чистой тряпице, - уж такой у нас сил запас, что другим надо торопиться. Ведь такие теперь дела наша область стала ворочать, - ни в какие колокола ею сделанного не опорочить! И горжусь я и веселюсь, пусть и в сердце старостью ранен, что сильна моя новая Русь и что я ее сын-курянин!

КУРСКИЕ КРАЯ

Хоть и у тебя немало мокрых свежих рощ - лишь щеки утирай, - я тебя не славлю, Курский округ, соловьиный край. Что мне вспомнить? Чем меня дарила, родина щербатая моя? Рытые да траченые рыла - пьяные дядья да кумовья. Со времен забытого удела навеки-веков здесь земля не струнами гудела - громом волосатых кулаков. Били в душу, душу выбить силясь, а потом - иди ищи, кто пустил густую кровь с потылиц, чьей свинчаткой свернуты хрящи. Поднимались, падали, сходились городские против слабодских, плакали, судились, торговали, и - не стало их. Вновь родившись, петь пытались снова, но, звериным воем захрипев, из зубов, расшибленных с полслова, выпадал напев. И зари пустынное сиянье над быльем постылого мирка - над Путивлем, Суджей, Обоянью гасло, отсверкав. Бор дремучий над рекой гремучей это - только песенный галдеж, а на деле - не изловишь случай, так и пропадешь. А на деле - скривленные ивы, серый свет, что будний день зажег, Тускари, холодной и ленивой, плоский бережок. Что ж сказать на путь и на прощанье вам, что, в темень времени сбежав, все еще грозитесь мне, мещаньи выселки с глухого рубежа? Стойте ж да бывайте здоровеньки! Вас не тронет лесть или хула, Люшенка да Нижни Деревеньки, тенькавшие в Дон колокола. Стойте крепче. Вы мое оплечье, вы мои деды и кумовья, вы мое обличье человечье, курские края.

ДОМ

Дом стоял у города на въезде, окнами в метелицу и мглу, близостью созвездий думалось и бредилось ему. Зоревое пламя било в стекла, плыл рекой туман, дом дышал густыми коноплями, свежестью сводящею с ума. Он хотел крыльцом скрипучим дергать, хлопать ставней, крышей грохотать, дом хотел шататься от восторга, что вокруг такая благодать; что его, до стрех обстав, подсолнух рыжей рожей застил от других, точно плыл он на прохладных волнах калачей и лопухов тугих... В доме пели птицы - сойки, коноплянки и клесты. И теперь еще мне щебет снится, зори, росы, травы и кусты. И теперь... глаза бы не глядели, уши бы не слушали иной, кроме той предрассветной трели, что будила детство за стеной. И когда, тавровое мещанство я теперь смотрю тебе в глаза, я не знаю, где я умещался, кто мне это в уши насказал. Может, в клетке, может, из-за прутьев, горькой болью полный позарез, в сны мои протискивался грудью свежезаневоленный скворец?! Потому не дни, не имена я, - темный страх в подзорьи затая, лишь тебя по бревнам вспоминаю, дом мой, сон мой, молодость моя!

ДЕТСТВО

Детство. Мальчик. Пенал. Урок... За плечами тяжелый ранец... День еще без конца широк, бесконечен зари румянец. Мир еще беспредельно пуст: света с сумраком поединок, под ногой веселящий хруст начеканенных за ночь льдинок. На душе еще нет рубцов, еще мало надежд погребенных; среди сотни других сорванцов, полувзрослый - полуребенок... Губернаторский дом был строг: полицейский с тяжелой шашкой здесь стоял, чтоб никто не смог подлететь к нему мелкой пташкой. За зеркальным окном - цветы: пальмы, крокусы, орхидеи из торжественной пустоты смотрят в улицу, холодея. Здесь слова недоступны нам, объясненья сухи и кратки; здесь нисходят по ступеням, чуть натягивая перчатки. У подъезда карета ждет, и как будто совсем без усилья пара серых с места берет и летит, обдавая пылью. Лишь дворянских выборов съезд отражался в начищенной меди; поднимались с належанных мест, покидая берлоги, медведи. Полторацкого номера учащенно хлопали дверью: эполеты и кивера, палантины, боа и перья. Все казалось сказкой иной, из каренинского быта; все вздымалось плотной стеной, из алмазов и стали слито. И от блеска этой игры на уезд струилось сиянье: так же жил и город Щигры, то же делалось в Обояни. Вот таков же и город Льгов, инде звавшийся Ольгов-градом, жил среди полей и лугов отраженным губернским складом. Через Сейм - деревянный мост, место праздничных поздних гуляний; соловьиный передний пост на ракитовой лунной поляне; а за ним, меж дубов, у ворот Князь-Барятинского парка, их насеяно невпроворот, так что небу становится жарко. Тут и там, и правей, и левей, в семь колен рассыпаются лихо, - соловей, соловей, соловей, лишь внимать поспевай соловьиха! Соловьями наш край знаменит, он не знает безделья и скуки; он, должно быть, и кровь пламенит, и хрустальными делает звуки...

Извещение

9 июля в 17 часов в г. Льгове состоится торжественное открытие мемориальной доски поэту-земпяку Н. Н. Асееву на доме, где он родился и жил (ул. Асеева-Советская, дом №7/77).

В 19 часов в районном Доме культуры состоится литературный вечер, посвященный 90-летию со дня рождения поэта Н. Н. Асеева.